Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку» - Страница 173

173

Было бы с него счастия того,
Ежели б плевати мне всегда на него,
Буду выбирать по воле своей,
Учлива в поступках по любви моей…

Мориц Линар внимание принцессы к себе тоже заметил, но вида не подал. Остался спокоен, только ноздри раздул, как жеребец.

— До чего же опытен, каналья! — определила Адеркас. — Понимает, что нашу слабую породу лишь холодностью совращать надобно. Ваше высочество, — зашептала она на ухо принцессе, — хотите, счастье составлю? Доверьтесь моему знанию персон мужских.

— Я без ума! — отвечала девочка. — Как он красив!.. Бирен этой любовной суеты даже не заметил. Он был чрезвычайно озабочен смертью канцлера. Итак, в Кабинете осталось теперь два кабинет-министра: Остерман и Черепаха. Это пугало Бирена, и он выискивал буйвола, который бы — лоб в лоб! — сразил Остермана наповал. Волынскому — еще рано, он не пройдет в двери Кабинета… Граф толкнул локтем Лейбу Либмана.

— А я придумал, — сказал он фактору. — Ягужинский человек горячий… Такого-то нам и надобно! Решено: я помирюсь с ним, только бы Остерману воли не давать…

— Но Остерман вице-канцлер, и теперь по праву заступит место Головкина.

— Смотри сюда, — велел Бирен, отгибая полу кафтана. В погребальной процессии следуя, Либман глянул туда, куда ему велели, и увидел — весь в сверкании перстней — громадный кукиш графа Бирена, пристально глядящий на него.

— Видел? — засмеялся Бирен. — Канцлер здесь Я! И, пока я жив, Остерману в канцлерах не бывать… Ягужинского за драку со мною я прощаю. Впредь пусть говорят о нем при дворе уважительно и значительно.

Кареты разъезжались от дома мертвого канцлера. Граф Линар, волоча по снегу черный плащ, прошел мимо принцессы, даже не глянув, и Анна Леопольдовна всю дорогу плакала на плече своей многоопытной воспитательницы:

— Как он жесток… даже не поклонился!

— Ваше высочество, вы близки к победе… Уверяю вас! Прежде чем приласкать нас, мужчины обычно казнят нас. Он уже у ваших ног. Вытрите божественные слезы, я все сделаю для вас…

Остерман очень любил покойников. Тихие, они ему уже не мешали.

И долго стоял над гробом великого канцлера, размышляя о коварстве Миниха, склонного к дружбе с Францией… Вот бы и его туда же, вслед за канцлером! Но… как? Две кометы пролетали над Россией рядом, одна к другой вприжимку — Остерман и Миних (Бирен в счет не шел: словно вор полуночный, он крался по России в тени престола). У гроба канцлера Остерман решил: «Устрою-ка я Бирену хорошую щекотку, разорву ленточки его дружбы с Минихом…»

— Рейнгольд, — сказал Остерман, очнувшись, — я вас довезу…

В карете сидя, вице-канцлер интриговал:

— Императрица напрасно доверяет Миниху… Если бы она знала, бедняжка, каков этот хамелеон! Боже, хоть бы раз услышала она, какими словами он поносит графа Бирена! Ужасно, ужасно…

— Но Миних дружит с обер-камергером, — заметил Левенвольде.

— Чушь! — отвечал Остерман. — В управлении артиллерией русской Миних запутался. Артиллерию от него надо спасти, и генерал-фельдцейхмейстером сделать опытного принца Людвига Гессен-Гомбургского… Вы поняли? А если нет, так и напишите брату Густаву в Варшаву: он вам ответит, что нет чумы подлее, нежели зазнайка Миних…

Сделано! Во главе артиллерии поставили принца Людвига — того самого, у которого «слово» с «делом» не расходилось: где что услышит — сразу донесет. Миних озверел: такие жирные куски, как артиллерия, под ногами не валяются. Хлеб ему оставили, а масло отняли. Кормушку от его морды передвинули к другой морде…

Фельдмаршал не щадил трудов своих. Но не щадил и слов для восхваления трудов своих. Золотой дождь уже просыпался на него, и в звоне золота чудилась ему фортуна трубящая: «Слава Миниху, вечная слава!» Почуяв железную хватку Остермана, он еще крепче сколачивал дружбу с Биреном… Ему, Миниху, постель с Биреном не делить, потому и дружили пламенно, чтобы сообща под Остермана копать… Один перед другим монетами древними хвастали.

— А вот, граф, — сказал однажды Миних, в ладонях серебром темным брякнув. — Такой монеты у вас в «минц-кабинете» не найдется. Монета Золотой Орды времен ужасных для России! И называется «денга», что в переводе с татарского значит «звенящая»… Ну как? Завидуете?

Глаза Бирена, до этого скушные, оживились.

— Да, — ответил, — у меня такой нет… Продайте, маршал!

— Никогда! — отказался Миних. — А вот еще одно сокровище: монета тмутараканского князя Олега Михаилы, и здесь вы зрите надпись таковую: «Господи, помози Михаиле»… Сей раритет есть у меня и… в Риге у врача Шенда Бех Кристодемуса.

— Кристодемус? Вот как? — удивился Бирен, хмыкнув… Так они дружили. Но Рейнгольд Левенвольде пришел от Остермана и предупредил:

— Вы бойтесь Миниха, придет черный день, и тогда… Началась «щекотка». Бирен сомневался: кому верить?

— Хорошо, — сказал он, взвинченный. — Я найду способы, чтобы узнать истину благородной дружбы… Не клеветэ ли это?

* * *

Саксонцы при дворе русском, как и голштинцы, издавна были людьми своими. Иоганн Лефорт, прощаясь, успокоил Линара:

— Скоро и вы, граф, станете здесь своим человеком… Мориц Линар проследил, как лакеи шнуруют «mantelsack» с вещами Лефорта: меха и сереброг, посуда и ковры, опять меха, меха, меха… Линар напряженно зевнул, ему было тоскливо. Чадя, горели свечи в канделябрах. Был поздний час — пора ложиться спать. Линар прошел в спальню, где лакей расстилал для него постель.

173