Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку» - Страница 171

К оглавлению

171

— Хотим Станислава! — и примас мчался дальше…

— За кого?

— За себя! — отвечал ему книзь Сангушко.

— Так будь ты проклят! — И Сангушко поскакал прочь за Вислу.

— За кого?

— Польше — поляка!..

Восемь часов подряд, под бурным ливнем, затоплявшим рвы, примас объезжал коло, и ревели трубы под шопой, одобряя каждый возглас депутатов. Шестьдесят тысяч человек он объехал за день, вставая на стременах, чтобы разглядеть лица… Вот и конец. Перед примасом — последний депутат.

— За кого? — спросил он его. И тут раздалось роковое:

— Вето!

Шестьдесят тысяч голосов обрушились в пропасть. Восемь часов под дождем — как собаке под хвост! Кто посмел сказать «вето»? Бедный шляхтич с Волыни Каминьский был против. А спросить его, пся быдло, почему против — никак нельзя (таков закон вольностей).

— Одумайся, безумец, — умолял его примас. — Иль ты за Вислу тоже хочешь? Один, совсем один, ты повергаешь в разоренье наше отечество, окруженное врагами, и воплем своим уничтожаешь всю силу голосов, поданных на этом коло нацией польской…

Шестьдесят тысяч человек жалобно кричали:

— Каминьский, не рушь коло!

Уговорили. Примас взмахнул рукой и бросил факел в шопу, чтобы она сгорела сразу. Три залпа возвестили миру об избранье Станислава Лещинского в короли. Хорунжи вздыбили коней, паля из пистолетов в небо. Из седел — то здесь, то там — падали с криком люди, убитые наповал шальными пулями (нечаянно).

Из церкви Иоанна король Лещинский отъехал во дворец. Шесть сенаторов несли над ним балдахин из красного бархата. Перед кортежем плыли знамена царств — Польского и Литовского, пронесли оранжево-черный штандарт Курляндского герцогства (вассала Речи Посполитой). Во дворце король настежь распахнул окно на Вислу. Дождь кончился. Распевали птицы. Алмазами сияли капли на листве. А там, за Вислой, стояли толпы противников Станислава.

— Хотим Августа Третьего… — расслышал король их клики.

Но по законам польским голос протестующих был действителен лишь в том случае, если он раздался на месте коло прежнего. А там уже догорали остатки старой шопы, завтра ветер развеет пепел…

Это случилось 11 сентября 1733 года.

* * *

— Меня отравили, — сказал под грохот пушек Левенвольде.

— Кто? — спросил его Волынский.

— Не знаю — кто, но верю, что поляки… Я еле двигаюсь. Не ещьте этот хлеб. Выплесните вино… Откуда стреляют?

Поляки выживали немцев и русских послов из Варшавы. Пушки расстреливали ворота домов посольских. Курьеры не достигали цели: их перехватывали у застав, а шифры Остермана сейчас были разгаданы особой комиссией из евреев и армян варшавских.

— Боже, — стонал Левенвольде, — где же армия Ласси? И вот наконец заржали кони на правом берегу Вислы, задымили костры, — это Ласси подвел русскую армию. Под Гроховом собрались поляки, недовольные избранием Станислава; паны ясновельможные стояли теперь за Августа, решив: коли корона не нам, так пускай уж Августу. Под прицелом пушек русской царицы был избран в короли курфюрст Саксонский — немец.

— Vivat Rex Augustus Tertius!..

За Станислава — шестьдесят тысяч голосов. За Августа — четыре тысячи (и те продажны, отягщены золотом, полученным от Густава Левенвольде). Было «бескрулевье», а теперь стало в Польше сразу два короля! И пушки Ласси развернулись от Праги на Варшаву… Отсюда, от разрушенного моста над Вислою, корона герцогов Курляндских воспарила над головой графа Бирена — любовника царицы всероссийской… Левенвольде встретился с Ласси:

— Здесь больше делать вам нечего. Станислав Лещинский — с примасом и сенатом — удрали в Гданск, где жители предложили им свою защиту под стенами крепости. Туда подходит и французский флот… Вам осталось самое малое: силой оружия внушить полякам смирение!

Ласси развернул русскую армию на Гданск — к морю…

Волынский ехал и дремал. Пробудясь, пил славную вудку. Заедал хмель черствыми кокурками, внутри которых запечены яйца. На плече своего господина отсыпался раб верный — калмык Кубанец. Было худо на душе. Не забылись (и не забудутся) сеймы и сеймики. Вот каково живут магнаты польские! И думал Волынский: «Нам бы эдак… Кричи, что хочешь. А у нас — шалишь: за крик тот языки отрезают…»

Над рекою выросли в тумане башни, виден уже и пологий гласис крепости… Тпрру! Приехали, — вот он Гданск. Петр Петрович Ласси показал на стены фортов, произнеся без улыбки:

— Они готовы драться… Сейчас раздастся первый выстрел!

На самом верху стены форта Гагельсберг стояла гордая полячка, держа в руке дымящийся фитиль. Ветер рвал ее тонкое платье, относил назад длинные волосы. Движеньем плавным приставила фитиль к затравке, и пушка рявкнула, а женщина исчезла в клубе дыма, потом в расеянном дыму опять явилась пред Волынским — прекрасная богиня мужества и гордости.

Чух! — раздалось рядом, и тяжкое ядро, крутясь отчаянно, запрыгало меж колес тележных, круша их спицы и ломая ноги лошадей…

Так началась осада Гданска.

* * *

В эти дни обозы экспедиции Северной достигли Казани, и принимал гостей в доме своем губернатор Кудрявцев… Сначала хозяйством похвастал: жеребцами своего завода Каймарского, в сарай ученых провел, там у него мешки лежали, в поленницы сложенные; в одних мешках — деньги, в других — пряники. «Вот, господа, как надобно жить, — сказал Кудрявцев, — чтобы запас иметь!» Потом гостей звали наверх — к столу. Вина подавались французские и астраханские. В двух комнатах пир шел, в одной — женщины, в другой — мужчины (порядок азиатский). Во время еды и пития играл оркестр домашний. Среди тостов один был опасный — за князя Дмитрия Голицына, затейщика кондиций! За ужином гостей десертом обносили: арбузы, орехи и тянучки. Из комнаты соседней хозяйка вышла, с поклоном каждому в больших стаканах пунш с лимонным соком предлагала. От пунша того многим худо стало. Таких в сарай выносили и складывали чинно и знатно. Кого на мешках с деньгами, кого на жестких пряниках.

171